Когда друзья, провожая меня на польский фестиваль вокалистов и авторов-исполнителей, поддразнивая, цитировали известный стишок еще советских времен: «Курица не птица, Польша не заграница!» – я возмущалась: «Как это – не птица? А вы видели Гданьск?!..»

Правда, на этот раз мой путь лежал не в прекрасный Гданьск, а в Междуводье. Туда я поехала через Варшаву, где и погостила в семье доброго друга – литературоведа, лесника и переводчика Ежи Шокальского.

Чего же больше?

Второй класс (плацкарта) польского поезда – это три мягких полки одна под другой. По пути «туда» я ехала одна на всех трех и распевала на гитаре импровизированную песенку с диким припевом: «Я еду в Польшу, Чего же больше?!..»
Поехав на фестиваль, я в итоге посетила три страны: Польшу, Данию и Швецию. Конечно, галопом и частично, но даже на этих площадях подивилась однородности среды. Снимая людей в шведском городе Мальмо, отмечала, что кругом – исключительно шведские лица. В Копенгагене – почти сплошь датские. После многонациональной Москвы – очень необычно.
В день моего приезда в Варшаву в ней праздновались два события: Успение (католическое – общенациональное, и православное – для варшавских русских) и День польской национальной армии.
15 августа 1920 года армия Тухачевского была отброшена от Варшавы войсками маршала Пилсудского, и потому в этот день в Польше – государственный выходной, все закрыто, а на главной площади Варшавы проходит военный парад. Вот так – мы празднуем 4 ноября, как день изгнания поляков из Кремля, а поляки 15 августа празднуют день ухода русских от Варшавы.
Уловив среди польских парадных речей на площади слово «Афганистан», я спросила у Ежи, воевали ли поляки в Афганистане. Он ответил с явным неодобрением, что «воюют» и сейчас…
Говорят, россияне условно делятся на две группы: те, кто любит Питер, и те, кто любит Москву. Я сама из второй группы и потому изысканный Копенгаген не так тронул сердце, как Варшава. Впрочем, в Варшаве не было суетливых экскурсоводов, кроме Ежи (общение с которым – редкое удовольствие от потока цитат русских классиков и остроумных замечаний по поводу всего вокруг) и его жены, которая повела нас на экскурсию по улице Краковское Предместье и красивым местам президентского дворца и президентского же «огорода» (по-польски это – «сад» или «парк»).
В Варшаве очень много русского, например, выходишь с центрального вокзала – и взгляд упирается в башню сталинского ампира – «сестрицу» семи московских пирамид. Это дивное сооружение – варшавский Дворец культуры и науки. Чуть позже на православном кладбище, рядом с храмом Иоанна Лествичника, где мы участвовали в праздничной литургии в день Успения, мы погрустили над могилами строителей этой башни, погибших во время работ. Молодые люди (средний возраст, по моим подсчетам, – около 20) с великой стройки так домой и не вернулись… На этом кладбище похоронены и русские воины, погибшие в боях за Варшаву. Здесь же русские писатели и поэты – идешь вдоль могил и читаешь «Философов»… «Арцыбашев»… А где могила отца Блока, чья смерть так проникновенно описана в поэме «Возмездие»? Тоже здесь, но где конкретно – никто не знает.
Центральная средневековая часть Варшавы (Старэ Място) просторна и величественна. Кажется, что состоит сплошь из музеев и костелов. Здания выглядят старыми и почтенными, хотя и выстроены уже после войны по старинным чертежам на месте руин, в которые превратилась в 44-м году Варшава после знаменитого восстания (в нем, кроме шестидесяти тысяч военных, погибло более двухсот тысяч мирных жителей). Как поклонники русско-польских святынь, мы посетили Костел святого Александра (как мудро было со стороны Александра I в 1815 году приказать построить белый и просторный костел в честь своего приезда. У православной церкви не было бы шансов уцелеть).
Кстати, о вере. Мой друг Ежи – православный. Как он сам себя представляет – «чуть ли не единственный православный поляк». Шутливо объясняет он свой уход от веры отцов профессиональной необходимостью – видимо, так много лет перечитывал стихи Блока, Есенина, Клюева, настолько пропитанные православием, что оно вошло в плоть и кровь… На самом деле причины веры, как и любви к русскому языку, конечно, более веские и глубокие.
После осмотра средневекового центра и мечтательного обзора Вислы мы направились в Лазенковский парк – загородную королевско-президентскую резиденцию с парками, дворцами, скульптурами. Наиболее частые памятники здесь, как и в Польше вообще – маршалу Пилсудскому – создателю Польского государства. Его крупные резковатые черты даже я под конец путешествия стала узнавать.
Еще одна достопримечательность Лазенок – памятник Шопену. Точнее, это тоже копия – оригинал был немцами переплавлен на пули в 1940 году. Весь памятник динамичен и символичен – мазовецкая ива похожа на вознесенную кисть пианиста, а сам Шопен сидит, чуть отклонившись назад, охваченный каким-то стихийным порывом, который тут же передается зрителю.
Лазенки – это находка для тех, кто любит совмещение природы и искусства. Идешь по каменистым аллеям среди вековых тополей и грабов, под ногами прыгают белки, и вдруг из-за ветвей появляется чудный пейзаж с комплексом статуй и фонтаном. Или амфитеатр. Или плавучий дворец с музеем скульптур. Из него я выбиралась с большим трудом – с каждой скульптурой хотелось пообщаться. Даже с безголовой Афродитой. Даже (особенно!) с деревянной девушкой-вампиром!
Как и в Копенгагене, я пыталась вглядываться и фотографировать лица жителей. Мне показалось, что в варшавянах много юмора. Правда, он прячется в традиционной польской сдержанности, даже строгости. Но когда появляется, всю эту жесткость сводит на нет, и этот эффект очень интересно наблюдать.

О Копенгагене

При всей моей нелюбви к экскурсиям и туристическим «святыням», Русалочка меня тронула. Сидит на камне такая отрешенная, хрупкая. Смотрит сквозь толпу гогочущих туристов во что-то недоступное нашему взору. После мощной землепашицы богини Гефион с четырьмя быками – символа и создательницы Копенгагена – совсем неземная. Кстати, прослеживая связь между Варшавой и Копенгагеном. У польской столицы символ – Сирена (Русалка), но Варшавская Сирена – воительница, мистическая защитница. А копенгагенскую Русалочку хочется самим защищать. Говорят, что эти русалки – сестры.
Вообще, даже поверхностно знакомясь с Копенгагеном и, опять же, запечатлевая датские лица на фотоаппарат, начинаешь понимать местный характер – романтичный и приземленный одновременно. Трудолюбивый, скромный, но с чувством собственного достоинства. Неудивительно, что именно датская земля породила величайшего в мире сказочника. Кстати, сами датчане, говорят, только плечами пожимают и недоуменно улыбаются – дескать, что же все нашли в нашем Андерсене? Словом, датский характер похож на улитку, о которой сам Андерсен писал примерно так, что она была очень богата внутренним содержанием, она cодержала самое себя…

О фестивале

Особенно запомнилось, когда после первого конкурсного дня все эти замечательные голоса – эстрадные, фольклорные и академические – сели за длинный стол в Междуводье, заказав себе пиво, шашлык и коньяк. Не прошло и десяти минут, как кто-то затянул «По Дону гуляет…», и его тут же поддержали соседи. В мгновение ока наш стол собрал вокруг себя огромное количество местных зевак, которые аплодировали все громче и пытались подпевать раскатистому и звонкому хору. Словом, привнесли событие в ленивую атмосферу курортного городка (бесплатный концерт продолжался в течение трех часов)… Мы гастролировали по городам. В маленьком Пшиторе нас очень просили спеть «Пусть всегда будет солнце» и «Сердце, тебе не хочется покоя?..»
В Щецине, в замке Поморских князей пели победители и призеры. Я приз своих симпатий мысленно отдала Надежде Крохиной, девятнадцатилетней народнице из Серпухова. Ее «Плач царевны Софьи» вкупе с костюмом из черного бархата с золотой вышивкой и броской славянской внешностью – это было что-то!
А когда я на открытой площадке в Свиноустье впервые в жизни публично спела песню на стихи Юрия Кузнецова «Русское ничто», то даже взволнованный Ежи меня, Бог весть как, отыскал по телефону: «Сестренка, они тебя-то поняли?» Как я и рассчитывала, кто надо, тот понял. Один из польских слушателей поблагодарил за «универсальность» – «если вместо «Русского ничто» петь «Польское ничто» то смысл не потеряется». Мне такая мысль в голову, конечно, не приходила, но показалась лишним – горько-радостным подтверждением того факта, что у нас с поляками похожее мироощущение.
И.Егорова, фото автора