Как поется в известной песне на слова и музыку неизвестных авторов: «А ей нужен танкист, косая сажень в плечах»! Как говорит ветеран Великой Отечественной войны Иван Тимофеевич Мишенин, настоящий танкист – это призвание, включающее в себя большой набор качеств, начиная от бесстрашия и заканчивая особым зрением. Зоркость ко всему и во всем. Впрочем, по порядку.

Свое досье – краткую биографию – Иван Тимофеевич Мишенин с незначительными изменениями публикует во всех своих книжках.

Иван Тимофеевич с лицеистом Артемом после выступления

Родился 24 ноября 1923 года в селе Теребино Белгородской области. Там же получил семилетнее образование. Потом закончил Орловский железнодорожный техникум, Оренбургское танковое училище и Саратовский юридический институт. Прошел войну от Сталинграда до Германии. Дважды был ранен и один раз контужен. Несколько раз горел в танке. После последнего ранения два года и семь месяцев лечился в госпиталях. Награжден двумя орденами, Георгиевским нагрудным знаком «За мужество и любовь к Отечеству», многими медалями. Заслуженный юрист РСФСР. Член Союза журналистов, а с 19 сентября 2009 года еще и член Союза писателей России. Автор восьми книг поэзии и прозы. А еще водит автомобиль «Ока» с ручным управлением. И любит слушать людей, особенно детей. Понимает собак, кошек, птиц и всех зверей. Не знаком с чувством зависти и искренне удивляется, когда обнаруживает это чувство у ближнего своего.

Человек редкой души

Так и сказал мне Иван Тимофеевич, садясь в кресло напротив: «Ира, будешь писать обо мне, так озаглавь статью: «Человек редкой судьбы». Баловала ведь меня судьба-то! Воевал, работал… Сейчас вот книги пишу. Отзывы получаю хорошие.

Решительный характер у меня был еще до рождения. Долго не запрягаю… Мать на 9-м месяце пошла за картошкой в погреб, а вышла из погреба уже со мной…»

По семейной легенде, после того как Ивану обрезали пуповину, он спросил: «Где я?». А потом, получив ответ, сказал: «Дайте кушать!.. Кашу!» Так говорила мама. Мама была веселой и доброй. Иван Тимофеевич в нее пошел…

Как только Ваня осознал себя деревенским мальчонкой, фактически предоставленным самому себе, он усвоил несколько правил выживания: а) нужно кричать, чтобы тебя заметили, б) нужно атаковать первым. Примерно так пяти лет от роду он поступил с голодным волком. Потом эта история превратилась в веселую легенду родного села, и никто уже не помнил, так ли было на самом деле. Рассказывали, что за волком по двору гонялся с палкой… Иван Тимофеевич и сам помнит смутно – слишком много всего было потом…  Читал запоем, на баяне играл. Так толком и не научился. «…А читаю и по сей день! Не понимаю, как можно самому писать и других не читать?..»

Шебутной лейтенант

– Если спрашивают меня, сколько немцев убил, отвечаю, что никого не убивал. Как-то с немецким парнем попали в один окоп во время боя. Так я его из окопа вытолкал: «Шнеллер, шнеллер – пошел к своим!..»

А вообще – едешь на танке и палишь туда, где может укрыться неприятель с фаустпатроном. По кустам, по холмам. Шесть раз не уследил. Приходилось выпрыгивать из горящей машины…

В полку Мишенина называли «шебутной лейтенант». Начальства не боялся, вспоминает, как пришлось ему встретиться с маршалом Катуковым. Один раз, уже ближе к победе, спас от генеральского гнева проштрафившегося рядового, сказав: «Я сам его расстреляю!..» А потом и отпустил. Разное бывало.

Рассказал мне Иван Тимофеевич и о случае, о котором никогда никому не рассказывал…

«Курская битва. 1943 год. Южный фас. Посылают меня с письмом к командиру соседней дивизии. Возвращаюсь в свою часть, глядь – рота немцев-автоматчиков прорвала линию фронта и расположилась на дороге, по которой я ехал час назад. И принялись они обедать: все как полагается – кухня, бронетранспортер.  Как вы догадываетесь, танк – это такое сооружение, что не может вдруг взять и испариться. Повернуть назад, когда уже замечен, – получить снаряд в спину. Ехать вперед – быть расстрелянным в упор. Что делать?»

Решение пришло мгновенно – «шебутной лейтенант» долго не раздумывал.   Он вылез на броню, наказав механику не сбавлять ход ни при каких обстоятельствах. Опешивший танкист послушался командира, предчувствуя скорый конец. Иван же выпрямился на броне, вскинув руку в фашистском приветствии. Обедающие немцы поначалу опустили свои котелки, а потом, сообразив, что русский офицер на броне являет собой любезный сердцу символ,  радостно застучали ложками по посудинам: «Русиш гуд!.. Русиш гуд!» А «русиш», преодолев опасную зону, скрылся в танке и уже без приключений добрался до своей части. Командир его и спрашивает: «Как ты проехал через квадрат N? Там же немцы!..» «Да?.. А я не заметил», – простодушно отозвался Мишенин. Впрочем, обстановка для выяснений была не самой подходящей, и потом Иван никому не рассказывал об этом случае, поскольку тень СМЕРШа витала над рядами солдат.

Слово о самокрутках

– Говорят, мир тесен. Да, много совпадений в жизни бывает. Нас с отцом моим лечил один и тот же хирург  – Сергей Романович Миротворцев – внебрачный сын Александра III. В 1904 году во время Русско-японской войны он врачевал моего отца, тому было тогда 23 года. Меня же «вел» уже после войны, в 1946 году, мне тоже было 23. Я тогда очень долго лечился в госпиталях – два года и семь месяцев. Помню, он высокий, породистый человек был. Ему во время осмотра неудачно подали самокрутку, и пепел ее упал мне прямо в рану. Все замерли в испуге, а он сказал: «Мы такой пепел специально в раны сыпали для дезинфекции…»

А коль уж заговорили о куреве, то я страшный противник этой гадости. Всю войну не курил! Однажды залез в башню к товарищу, у него разложены на лафете 25 козьих ножек. «Зачем тебе? – говорю. – Немца надо бить, доли секунды считать, а ты за тридцать минут атаки пятнадцать ножек смолишь… Разве дело?»

Немцы вообще были очень непростые противники. И воевали грамотно, основательно, и фантазию проявляли. Помню, как-то под Шнейдемюлем на поле со сложенными стогами устроили самый настоящий кукольный спектакль – танец касок. Били мы по прыгающим каскам – толку нет. Так я догадался и ударил чуть в сторону, по близлежащему стогу…

И вспомнил тут Иван Тимофеевич картинку с войны. Как после атаки увидел в снегу убитого немолодого пехотинца, на его щеках уже не таял снег, но рядом дымилась самокрутка… Еще живая.

Здесь Иван Тимофеевич замолчал, а мне опять вспомнились его строчки о гадалке, которая наворожила ему быть поэтом, но…

…Нету в том моей вины,
И не по злой цыганской воле
В жестоком пламени войны
Судьба свела с другою ролью.
Я с нею справился вполне,
А вот друзья погибли где-то.
И очень захотелось мне
Хотя б на время стать поэтом,
Чтоб рассказать на склоне лет
(такое видел кто едва ли),
Как мы седели в двадцать лет,
Как молодыми умирали.

Мы в ответе за всех!

«Когда выступаю перед ребятами, все время рассказываю, как я на фронте под Кенигсбергом кормил лисят американской тушенкой. Лисица сначала лаяла, как собачонка: «гау, гау!». А потом, когда поняла, что я с добром, и перестала… Не попрощался я с ними, когда нас перебросили… А ведь прикормил…»

И я вспоминаю, как встретила Ивана Тимофеевича накануне рядом с магазином, и он похвалил одинз моих детских стихов: «Ты – молодец, что пишешь в стихотворении не «птицы», а «птахи». Слово теплое, весной пахнет…» И улыбается так, что и унылая ноябрьская улица сразу теплеет. А я так и не могу забыть его строчек про саровскую ящерку:

Ящерица – луковое перо.
Глазами колючими сверкая,
Кивает сонливо-озорно,
По дереву ручейком стекая…

Вот и думаешь: не проходя сквозь военный ад, научиться бы всем так любить жизнь и все живое. Глядишь, и войн бы не было!

И. Егорова, фото автора